Юрий Альберт

1983 году Юрий Альберт сделал небольшую картину, на которой была небрежно нанесена надпись «В моей работе наступил кризис. Я смущен, растерян и не знаю, что теперь делать». Это очень плохая картина? Но может ли быть бездарной картина о плохой картине? И картина ли это? За этим изощренным логическим парадоксом скрывается еще один, самый важный слой. Бело-серый фон под столь искренней надписью выполнен в размашистой живописной манере, отсылающей к Джексону Поллоку. А тот, как известно, переживал бесконечную череду творческих кризисов. То есть в этой работе содержится череда вопросов — «Кто такой художник?», «Что такое живопись?». И, наконец, — «Что такое искусство?».

Юрий Альберт — мастер точных цитат из истории искусства. В картинах из серии «Элитарно-демократическое искусство» всякий человек, прочитавший самую короткую историю современного искусства распознает и свободный жест абстрактного экспрессионизма, и брутальную неприступность творений минималистов и изощренные интеллектуальные игры акционистов семидесятых. Однако, даже самый продвинутый зритель все равно обречен на фатальное непонимание, поскольку художник использовал коммуникативные системы специализированных сообществ — стенографисток, моряков, слепых. Только те, кто знает язык жестов, мог понять, что на этом языке Юрий задает вопрос — «Что этим хотел сказать художник?». Именно его обычно и задают люди, твердо уверенные в том, что современное искусство никому не понятно. И далее говорят — «Я больше люблю классическое искусство». Альберт предлагает испытать на прочность такую убежденность, приняв участие в экскурсии с завязанными глазами прослушав стандартную музейную экскурсию. Заодно он подвергает серьезному испытанию и саму функцию музея, показывая, что на хранящиеся в сокровищнице искусств шедевры можно и не смотреть, а просто следовать заученному тексту невидимого экскурсовода.

Для выставки с простым названием «Живопись» (2004) половина картин была написана кровью автора, другая — его фекалями. Гений отдает человечеству кровь своего горячего сердца, бездари мажут свои картинки совсем другим материалом. Но существенных различий не видно, в обеих техниках получились вполне приятные картины. Дело вкуса — выбрать оптимистические светло-бордовые или задумчивые изящно-землистые. За этой игрой стоит многослойная система ссылок на музейные преценденты — от Пьеро Манзони с его консервами Artist’s shit до автопортрета из собственной замороженной крови Марка Квинна и картин из слоновьих испражнений его соратника Криса Олифи.

И конечно же, главная ссылка ведет к оргиастическим практикам венских акционистов шестидесятых, которые активно использовали в своих действах кровь и экскременты. Их наследниками считали московских радикалов девяностых, которые вели тогда с кругом московских концептуалистов довольно жаркую полемику. Юрий от дебатов тактично воздерживался, но и в данном случае он напомнил о том, что один из лидеров московских акционистов, Александр Бренер, однажды совершил публичную дефекацию перед картиной Ван Гога в Пушкинском музее. И покаянно говорил о том, что это произошло от осознания своей неспособности воспарить до уровня великих авангардистов прошлого. Судя по всему, и Юрий Альберт испытывал почти те же самые чувства. Он не стал делать шокирующих жестов, а свершил труд титанический — переписал школярским почерком письма Ван-Гога — именно таких высот хотел достичь когда-то юный художник Альберт.

Оставаясь в своем воображаемом музее, Альберт ведет последовательную институциональную критику изнутри. Бюджет, выделенный для его проекта в 1996-м в Ростоке он использовал для рекламы в масс-медиа и изготовления огромного баннера на фасаде местного Кунстхалле. Там была расположена надпись «Nеuе Entartеtе Kunst» — «Новое дегенеративное искусство». Несомненно, что переехавший в Германию художник понимал, что для немцев это очень болезненная тема. На устроенной в Мюнхене в 1937 году нацистами выставке были собраны образцы «дегенеративного еврейско-большевистского» искусства. Картины и скульптуры и их авторы подлежали уничтожению. Но на этот раз в выставочные залы были пусты. Собранные когда-то гебельссовскими искусствоведами художники — теперь классика модернизма. Никакого «нового дегенеративного искусства» уже не может быть. Искусство находится где-то в другом, почти недостижимом месте. И мы понимаем, что за чередой отточенных софизмов и последовательной критикой языков искусства спрятался апологет настоящего искусства. Экспериментальным путем он доказал, что «Никакой ответ на вопрос „Что такое искусство?“ не может быть окончательным».