Александр Бродский

Бродский пришел в современное искусство из архитектуры. В 1970-е годы молодые архитекторы Илья Уткин и Александр Бродский начали создавать архитектурные фантазии по той же причине, что и любимый ими Пиранези — из-за отсутствия возможности строить в реальной жизни. Город мечты Бродского-Уткина был остроумным постмодернистским миксом из разных стилей и эпох — от античных вилл до современных американских небоскребов, где присутствовал еще и прибавочный элемент, рожденный из духа карнавала. Villa Nautilus, Villa Claustrafobia, Glass Tower, «Корабль дураков, или деревянный небоскреб для веселой компании» — все эти виллы гротеска и бастионы абсурда казались островками вольнодумства и безалаберности, хотя и вмещали в себя половину истории искусства.

После того как дуэт распался в начале 1990-х годов, Бродский начал лепить из глины объекты и инсталляции. Его выставка «Серое вещество», которая прошла в Нью-Йорке в галерее Фельдмана, была уже не архитектурной, но археологической утопией. Зингеровская швейная машинка, гигантский лифчик, рогатка, шапка с помпоном, детский валенок и круглые очки — все эти бесполезные ископаемые были найдены как будто на раскопках, прошедших на чердаке старинной дачи. Культурный слой, хранящий память об ушедшей эпохе, состоял из эфемерного материала — необожжённой глины, готовой в любой момент превратиться в пыль. Хрупкость, как свойство памяти, останется одной из главных идей Бродского, которая материализуется в ветхих материалах и конструкциях. И если «Серое вещество» было проектом о погибшей цивилизации, то инсталляция «Кома» — о погибающей, причем непосредственно на глазах у зрителя. Глиняный город, стоящий на хирургическом столе, постепенно растворялся в луже бензина, который подавался из капельниц. За «Кому» критики назвали Бродского «певцом праха и конца», но не меньше, чем предчувствие экологического Апокалипсиса, здесь сквозила ностальгия по уходящей Москве.

Самой поэтичной работой Бродского из глины стала шарманка из проекта «Населенный пункт» (2006). Внутри большого стеклянного ящика был спрятан маленький город: от вращения ручки шарманка светилась рождественским светом, звучала битловская мелодия, и начинал падать снег. Здесь, как и во многих работах Бродского, возникало ощущение чуда, волшебства, той самой ауры, что кажется давно покинула современное искусство.

В нулевые, когда появилась возможность делать монументальные вещи, Бродский перешел от малых форм к паблик-арту. Его павильоны были созданы из драгоценного хлама, но по законам золотого сечения. И при всей своей, на первый взгляд, бесполезности, всегда сохраняли практическую функцию. Павильон для водочных церемоний, сколоченный из оконных рам XIX века, получился настоящим водочным Парфеноном, и вполне себе действующим для благодарных посетителей фестиваля Арт-Клязьма. А Ротонда, стоящая среди гречишного поля Никола-Ленивца, была предназначена для любования пейзажем, к тому же уставший путник мог погреться у очага. По ее периметру шел ряд разновозрастных дверей, взятых из домов, идущих под снос. Отжившие свой век вещи — от старых чайных пакетиков до обшарпанных дверей — в работах Бродского имеют обыкновение превращаться в бриллианты, хранящие память о том, что невозможно уже представить, но можно только почувствовать.

Во втором десятилетии ХХI века Бродский делает несколько тотальных инсталляцией, гораздо более сложных технически, чем предыдущие его работы. В инсталляции «Дорога», напоминающей одновременно поезд и больницу, трехэтажные нары, перемежались со столиками, на которых очень натурально дребезжали стаканы с чаем, а на окнах-лайтбоксах колыхались занавески. Удивительно точно был передан казарменный дух, ощущение бездомности и безысходности, так что каждый мог почувствовать себя пассажиром поезда, который идет в никуда. Совсем другое ощущение появилось в инсталляции «Цистерна», построенной в огромном индустриальном пространстве бывшего коллектора, по периметру которого были развешаны лайтбоксы с будто парящими в пустоте занавесами. Получился несколько тревожный гимн городу, не каждому открывающий свои тайны. Ощущение зыбкости и неустойчивости сохранилось и в одной из последних работ — «Приют одинокого шахматиста», показанного на XV Архитектурной биеннале в Венеции. Павильон-сарай из рубероида, наклонился над водой, как будто унесенный ветром. И в этом хлипком сооружении можно было найти шахматную доску, на которой стояли сплошь ферзи. Технические фокусы никогда не были для Бродского самоцелью, в искусстве которого всегда было главным человеческое, слишком человеческое.