Андрей Кузькин

Андрей Кузькин не любит описывать свою практику словом «перформанс»: считает, что в нем слишком много от театра, «представления», а к себе применяет более емкое понятие «опыт». К современному искусству Кузькин, по профессии графический дизайнер, пришел, как сам объясняет, от ощущения быстротечности жизни, которое возникло с появлением собственных детей. Тогда и начались его «опыты».

Человек у Кузькина — не то герой, не то хрупкий осколок жизни. Во время своей первой публичной акции «По кругу» (2008) он, привязанный веревкой к колышку, месил ногами медленно застывающий жидкий бетон в небольшом поддоне, — до тех пор, пока хватало сил сопротивляться материи. Хватило на четыре с лишним часа. Для художника это был жест солидарности с теми, чья жизнь подобна такому изнуряющему занятию — сопротивлению, людям, постепенно увязающим в вязкой действительности. Но акцию можно интерпретировать и как метафору человека с железной волей, который не сгибается под натиском обстоятельств, несмотря на очевидность конца.

«Человек смертен» — это для Кузькина ошеломляющий парадокс, который человеческое сознание неспособно понять и принять. В перформансе «Все, что есть — всё мое» (2010) Кузькин лежал несколько часов в стеклянном саркофаге — обнаженный и иcписанный латинскими названиями разнообразных смертельных диагнозов. Этот образ прямо отсылал к «Мертвому Христу» Мантеньи, где сын Бога предстал в образе обычного человека, чье мертвое тело было изображено лежащим фронтально к зрителю. Ничего физически сложного в жесте Андрея не было: нанесение на свое тело наименований сотен болезней оказалось сродни физическому истязанию. Тело и сознание проявили себя как гораздо более тесно связанные сущности, чем-то принято считать в современной рациональной картине мира.

В системе цифрового капитализма современный человек превращается в робота — вернее, в машину бесконечного потребления. У Кузькина этот поворот вызывает негодование, равно, как и мишура спецэффектов современного искусства. За ними он ищет понимание сущности этого загадочного существа — Человека. В серии акций «Явление природы» (2010 — по настоящее время) художник в разных местах, один или вместе с коллегами делает простой и ясный жест: в обнаженном виде зарывается в землю головой вниз. Очень понятный образ — человек подобен дереву, которое выросло из земли и туда же вернется.

Одна из самых радикальных и принципиальных акций Кузькина — «Основной вопрос» (2013). Он скальпелем вырезал на своей груди вопрос «Что это?». В этом физическом жесте нет утверждения, но есть вопрос: «Что такое человек, его жизнь, его смерть, где его место в мире?» Слово, язык — порождение сознания — врезается на молекулярном уровне в живое тело, деформирует его. Художник будто бы совершает магический ритуал, призывая в помощники собственную плоть с одной целью: получить ответ на вопрос ее же порождения — сознания.

В масштабном проекте «Право на жизнь» (2016) тщательно описывает все проведенные за прошедшие годы акции — а их более 70. Среди них как акции, проведенные в публичных пространствах — например, интервенция на премию «Инновация» в военной форме с макетом боевого автомата («Противостояние», 2009), так и жесты с нотой сентиментальности, значения которых скорее сугубо личное для художника. Пример последнего — акция «Вместе» (2010), где художник со своим маленьким сыном сидел под фотографией, изображавшей его отца, Александра Кузькина, и самого Андрея в раннем детстве. Фотографии были размещены на планшетах и сопровождены подписями в духе «Один человек сделал то-то и то-то»: «нарисовал на целлофановой пленке большие портреты людей, живущих в полуразрушенному доме, и повесил их на фасад этого дома» или «в течение недели ходил в тюрьму и там вместе с заключенными лепил человеческие фигурки из хлеба». Художник не выстраивает каких-либо иерархий в собственном творчестве, а показывает все, что сделал, по хронологии, не наделяя что-либо отдельное какой-то особой значимостью.

Здесь Кузькин эстетически и содержательно сформулировал границы традиций, из которых растет его практика. С одной стороны, аскетичная и однообразная документация на жестких картонках из жизни «одного человека» вызывает в памяти эстетику и одну из тем важнейших тем московского концептуализма — тему «маленького человека». С другой, перформансы Кузькина по духу скорее ближе к радикальным жестам акционистов 1990-х, даже те, что не включали в себя тело художника как центральный образ. В них есть особая, экзистенциальная и отчаянная, попытка прорваться к реальности сквозь завесу языка-сознания. Или, как минимум, поставить под вопрос то, что мы понимаем под реальность.